Владимир Щербицкий. «Жертва ферзя»
- Подробности
- Создано 11.02.2008 13:03
- Просмотров: 4167
...Этот день ничем не отличался от тягучей вереницы тех дней и ночей, начало которым положил сентябрь, после его ухода в отставку. Так же безнадежно молчал телефон, так же монотонно тикали ходики, отсчитывая бессмысленные часы и минуты.
Как будто бы жизнь — стремительная, беспокойная и бурлящая событиями — захлопнула перед ним двери и перекрыла кислород: нечем дышать и нечем жить. Он подошел к форточке, вдохнул серое февральское утро. Легкие откликнулись тупой болью. Чепуха, он и раньше не церемонился со своим здоровьем — некогда было, а теперь незачем. Поначалу он часто звонил своему преемнику Володе Ивашко, справляясь о делах, предлагая помощь. Тот вежливо отказывался от советов, давая понять, что держава больше в них не нуждается.
Пытаясь занять себя работой, он разбирал стопки бумаг на рабочем столе, что-то читал, делал какие-то пометки и курил сигарету за сигаретой. А мысли злобными молоточками стучали в висках, не отпуская ни на минуту. Он взял чистый листок и написал на нем: «ЧАЭС! Мать! Дети! Радуся...» В тревожном предчувствии заныло сердце. В последнее время оно все чаще напоминало о себе, реагируя на желчные выпады бывших коллег, хамские статейки в прессе, на выкрики из охваченной перестроечной эйфорией толпы: «Долой Щербицкого! Геть комуняку!..»
Где-то около двух часов дня Рада Гавриловна все-таки настояла на том, чтобы вызвать «скорую». Та приехала не сразу, и по какому-то нелепому стечению обстоятельств кружила вокруг окрестных домов, разыскивая дом бывшего первого секретаря...
Он собрал свой «тревожный» чемоданчик — военкомплект: набор белья, мыло, одеколон «Красная Москва», книгу, которую не успел дочитать... Поцеловал заплаканную жену, запретив себя провожать, надел привычную куртку и берет и вышел навстречу «скорой»...
Увидев пациента, заведующая пульмонологией Феофании ужаснулась: «Срочно в реанимацию! Это тяжелейшая пневмония! Вы не понимаете, какой идет процесс!» Слова, звучавшие как приговор, не испугали его. Происходящее воспринималось как закономерный исход всего, что началось пять месяцев назад.
Нет, гораздо раньше. В апреле 1986-го...
Черный апрель
Черный день 26 апреля начался привычно. Утром, правда, в ЦК пришло сообщение о том, что «на ЧАЭС — пожар, но он потушен». Аварии на Чернобыльской атомной случались и раньше, но вся оперативная информация о реальном положении дел прежде всего поступала в Москву, минуя Киев. Первыми правду узнали три человека: Горбачев, Рыжков и Лигачев. Но масштабов и реальной угрозы не осознавали тогда и эти трое, иначе как объяснить реакцию Горбачева на просьбу Киева разрешить эвакуацию Припяти: «Вечно эти хохлы паникуют!»
Эвакуацию начали, не дождавшись отмашки Центра. Больше медлить было нельзя. В эти дни Щербицкий редко бывал дома, работая сутки напролет, принимая решения, без которых страна не справилась бы с бедой.
В одну из тех трудных ночей он пришел домой. Рада Гавриловна испугалась, увидев мужа, — черный, осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз. Молча сел у телефона и положил на него руку. Ждал звонка. Она не спрашивала ни о чем — он редко делился. Но поняла, что случилось что-то страшное. В Москве в эту ночь решался вопрос об эвакуации Киева в случае, если не удастся подвести «подушку» под реактор. Он не умел молиться Богу и не верил в него, он верил только в людей и просил судьбу об одном — спасти Украину и ее святыню — Киев...
Накануне 1 мая Щербицкий позвонил в Москву и сообщил Горбачеву, что хочет отменить демонстрацию. На что тот отреагировал резко: «Проведешь! В городе не должно быть паники!» Утром он снова позвонил в Москву и услышал ультиматум: «Сорвешь демонстрацию — положишь партбилет!» Когда исключительно пунктуальный ВВ (так его за глаза называло окружение) задержался к началу демонстрации, правительственная трибуна забеспокоилась. Он опоздал на 30 минут. Пришел молчаливый, подавленный. С семьей и внуком Володей. Вопреки сплетням, он не вывез семью. Все Щербицкие — жена, дети, внуки остались в Киеве...
... Пожар разгорается все сильней. Реактор раскалился докрасна, вот-вот обрушится в барбатер... Огнем обдает лицо, плавится воздух... В палату реанимации быстро входит доктор. У пациента жар. Температура зашкаливает. Состояние стремительно ухудшается. Сердце слабое, может не справиться с болезнью...
...Вода, вот она, родимая, много воды. Днепр-батюшка несет, купает в ласковых объятиях. Родные берега проплывают мимо — Верхнеднепровск, Днепродзержинск, Днепропетровск, а за ними киевские кручи. Прохладная рука касается лба: «Спи, синку!» Мамин голос — щемящая украинская песня. А вот и «батька» — высокий, плечистый, в синей, пропахшей машинным маслом спецовке. Рядом с ним братья — Георгий, Борис. Смеются, машут рукой с берега. Погоди! Георгий, Жорж, ты же погиб под Минском, в боях за Беларусь!.. Разрыв снаряда. Брат падает на землю, и вот уже он, Володя Щербицкий, в полевых лейтенантских погонах с пистолетом «ТТ» поднимает в атаку взвод...
"Продукт" системы
Об эпохе Щербицкого за восемнадцать лет, истекших со дня его смерти, было сказано и написано немало. Суть оценочных суждений в основном сводилась к тому, что эта эпоха была гибельной для Украины, которая «потерпала і конала під клятими москалями». Обвиняли в том, что «знищував мову, культуру і демократію», исполняя волю партии, а не волю украинского народа.
Судить легко. Гораздо сложнее, находясь в прокрустовом ложе советской централизованной системы, управлять государством. Да, он сам был «продуктом» этой системы, и причислять его к лику святых было бы неверно.
Но что касается «гибельной эпохи», красноречивее слов говорят цифры. При «русификаторе» Щербицком в Украине было 60% украиноязычных школ и 40% — русскоязычных. О том, как «конала» страна, свидетельствует тот факт, что к концу восьмидесятых она производила 51 миллион тонн зерна в год — больше тонны на человека. Пока Щербицкий «знищував культуру», в Украине создавались ансамбль Вирского и хор Веревки, как грибы после дождя множились самодеятельные коллективы и библиотеки, реставрировался Киевский оперный, и киевское «Динамо» забивало свои «золотые мячи»... Но при этом, конечно, не было «духа свободы и торжества демократии». Они пришли гораздо позднее, и Щербицкий, надо отдать ему должное, сам уступил им дорогу.
...Доктор напряженно следит за «пляшущей» кривой на кардиомониторе: — Дефибрилляция, будь она неладна...
Отдает быстрые распоряжения медсестре и ободряюще улыбается, глядя на пациента:
— Ничего, Владимир Васильевич, мы еще повоюем!
...Жаркие волны накатывают одна за другой. Тугие колосья вспыхивают и сгорают, как спички. Пшеница горит! Вода, где же вода?.. Надо спасать хлеб... Сквозь черное облако дыма проступают знакомые черты, и мягкий голос откуда-то издалека зовет:
— Володя!
...Скорбная процессия движется по улице Тбилиси. Впереди, как в лодке, покачиваясь на людской волне, — лейтенант Саноев, однополчанин, друг. Дом у обочины, какие-то люди вышли на балкон поглазеть. Чей-то цепкий взгляд скользнул по щеке. Вон она, чернобровая красавица, смотрит с балкона на статного офицера в гимнастерке, с портупеей через плечо... Рада, Радочка, Радуся...
Любовь с привилегиями
Со студенткой Тбилисского университета Ариадной Жеромской старший лейтенант Щербицкий познакомился в 1944-м. А через год они поженились. 13 октября в 13.00. С тех пор где бы он ни был, куда бы ни забрасывала государственная служба, в этот день она слышала в телефонной трубке его неизменное: «Привет из сорок пятого!» «Несчастливое» число связало их сорока пятью годами трудного счастья. Свое первое жилье молодожены шутя называли «мансардой на семи ветрах» — холодную угловую комнату на четвертом этаже блочного дома без лифта, с «удобствами» во дворе.
Армейская железная кровать, стол, купленный на «толкучке», и цинковое корыто, в котором сладко посапывал первенец, укутанный в суровое армейское одеяло, — стандартная «картинка» из жизни послевоенного поколения. Так начинали свою совместную жизнь те, кого потом назовут «самой красивой парой советской политической элиты».
Они никогда не считали себя элитой, особой кастой. Не позволяло старомодное воспитание и врожденная деликатность — «совковая ментальность», говоря современным языком.
Ключевой вопрос «что скажут люди?» постоянно звучал в их доме. Может, поэтому и жили Щербицкие пусть и по советским номенклатурным меркам, но очень скромно — по оценкам сегодняшнего дня.
Да, была государственная квартира, государственная дача без «наворотов», государственная машина — ЗИС-111 — бронированный «членовоз», как его называли в народе. Ко всему этому в семье первого секретаря ЦК КПУ относились как к временным вещам, считая вполне естественным, что их придется вернуть после отставки с поста. Щербицкий не любил «мигалок» и сопровождающих «кортежей». Его многолетний водитель Александр Кабанов рассказывал, что когда органы госбезопасности прикрепили к ВВ «Волгу» для сопровождения, Щербицкий вспылил:
— Чтоб я ее больше не видел!
С тех пор «Волга» не показывалась.
Не разделял он и пристрастия политического бомонда к охоте, не любил рыбалку. Все это воспринимал как бесцельную трату времени. Умел работать по 24 часа в сутки и абсолютно не умел отдыхать. Когда-то Шелест, находясь на курорте, спросил у одного из коллег:
— Как там Владимир Васильевич?
— Да, знаете ли, не вылезает с работы. Даже по субботам допоздна сидит в кабинете.
— Да? — искренне удивился Петр Ефимович. — А что это он там так долго делает?
Когда семья все же отправлялась на отдых, Щербицкий включал в машине свою любимую мелодию «Прощание славянки» и ехали в Крым.
ВВ превращал отпуск в беспрерывные производственные совещания по телефону: сколько намолочено, сколько собрали, сколько еще необходимо собрать... Засыпал он заполночь в домике на берегу, под шум прибоя. Едва над морем поднимался рассвет, помощник приносил сводку с цифрами, и опять начиналось — телефон, совещания, переговоры...
В загранкомандировки и служебные поездки с ВВ семья не вояжировала.
Только несколько раз он ездил в Москву вместе с супругой. Рада Гавриловна и к статусу «первой леди» относилась с иронией. «Ну какая там «леди»? Простая учительница...»
Она обходилась без бриллиантов и норковых манто, одевалась элегантно, со вкусом, но без излишеств. На работу ходила пешком. Некоторые до сих пор не верят в то, что жена Щербицкого работала не директором, а обычным учителем словесности. Ее обожали ученики 57-й киевской школы.
Ее любимой школы, где Рада Гавриловна 44 года преподавала русский язык и литературу. Там же учились дети Щербицких — Ольга и Валерий. К ним не было особого отношения в школе, и внешне они не отличались от других детей. «Щербицкие — это не избранность и не ключ к жизненному успеху. Ты докажи, что стоишь чего-нибудь в этой жизни, не прикрываясь известной фамилией», — эти слова они постоянно слышали от отца. И еще: «Главное — не быть посредственностью. Пусть лучше честная «двойка», чем «троечка» — это стыдно».
Оля с детства знала, что станет филологом. Как мама. Окончила факультет романо-германской филологии Киевского университета, потом аспирантуру. Увлеклась переводами на украинский язык Хемингуэя. Но карьере помешала любовь — вышла замуж за болгарского журналиста и уехала с ним. Долгое время жила в Болгарии, прежде чем вернуться домой...
О ее брате, Валерии Щербицком, всегда было принято либо молчать, либо говорить как о «позоре семьи», укоротившем жизнь отца. На самом же деле судьба этого человека трагична и неоднозначна.
На Валерии, как и на Ольге, природа не «отдохнула». Она дала ему много — феноменальную память, эрудицию, способности к точным наукам. Он читал, «глотая» книгу за книгой, занимался боксом, великолепно плавал, ныряя с высоченных скал, отлично стрелял.
После Киевского политеха окончил аспирантуру, защитил кандидатскую. Увлеченно работал в институте Патона, где его считали талантливым инженером... Злую шутку с Валерием сыграла его общительность и широкая натура. К крепким напиткам добавлялись крепкие сигареты — по три пачки в день. Сердце не выдержало. Валерию было сорок четыре, когда он умер от инфаркта, на 11 месяцев пережив отца...
У реанимационной палаты «консилиум»:
— Пульс нитевидный. Наступает пароксизм мерцательной аритмии. Шансов очень мало. Сердце ни к черту...
...Бескрайнее, синее полотно неба в крупных трепещущих горошинах. Русоголовый мальчишка на крыше голубятни озорно свистит, размахивая руками. Снизу доносится голос матери: — Володька! Ану злазь! У хаті роботи повно, а він з тими голубами!
Голуби спускаются, машут крыльями совсем близко, прохладой обдувая разгоряченное лицо...
Начало конца Голуби с детства и до последних дней были его настоящей страстью. С ними начиналось утро и заканчивался день. Их воркование успокаивало, снимало усталость. Кормежку питомцев и уборку голубятни он не доверял никому. Увлечение Щербицкого голубями разделял еще один человек из номенклатурной «верхушки» — Леонид Брежнев. Земляк ВВ, бывший фронтовик, безусловно, он сыграл большую роль в карьере украинского лидера. Генсек ценил Щербицкого как государственника и сильного политика. Их доверительные, но без панибратства отношения стали важным фактором в решении многих проблем, касающихся интересов Украины. Брежнев неоднократно звал Щербицкого в Москву на должность председателя Совета Министров, но тот категорически отказывался, отшучиваясь: — На кого же я брошу Украину? Щербицкий не мог не видеть деградации: от Брежнева до 76-го года к «дорогому Леониду Ильичу» — человеку, разрушенному тяжелой болезнью и ближайшим окружением. Он понимал, к чему все идет, понимал необходимость реформ, и потому горбачевские призывы на первых порах поддерживал стопроцентно. Хотя искренне недоумевал по поводу некоторых лозунгов: — «Экономика должна быть экономной» — это все равно, что «Масло должно быть масляное!» А мы, простите, чем все это время занимаемся? Кстати, слоган «Закон — один для всех!», набивший оскомину во время нынешних парламентских перевыборов в Украине, отнюдь не изобретение политтехнологов Ющенко... Однажды в период введения «сухого закона» чета Горбачевых посетила Украину. Когда после официоза собрались за столом, на нем оказалась только минеральная вода и соки. Окинув взглядом стол, Михаил Сергеевич попросил чего-нибудь покрепче, на что Щербицкий отреагировал невозмутимо: «Закон — один для всех...» Генсек парировал: «Ну что ж, какой напиток, такой и тост!» Щербицкий никогда не цеплялся за власть. В 1988-м он попросил Горбачева об отставке, понимая, что не сработается с ним. Но тот отказал — украинский лидер нужен был ему для переходного этапа. В середине 1989-го Щербицкий принял твердое решение уйти с поста, понимая, что процессы, запущенные в стране, необратимы, и он бессилен что-либо изменить. На этот раз Горбачев не возражал. В шахматах этот прием называют «жертвой ферзя». В политике им тоже пользуются нередко. А Горбачеву смена украинского лидера помогла завоевать симпатии тех, кто воспринял отставку Щербицкого как триумф демократии. Это произошло 28 сентября, в день рождения Ольги. Узнав от отца новость, она обрадовалась: — Папа, это же лучший подарок для меня!
Он грустно улыбнулся и сказал:
— Ну вот, будем теперь с матерью в парке гулять и слушать духовой оркестр...
...Пустынная аллея городского парка. Старший лейтенант в гимнастерке, с портупеей через плечо играет на трубе «Прощание славянки». Пронзительная мелодия срывает листья с деревьев, унося их высоко-высоко в небо...
— Юра, наклонись ко мне, — тихо окликает доктора Щербицкий. — Давай попрощаемся...
16 февраля 1990 года в половине девятого вечера он умер. Накануне своего дня рождения. Ему исполнилось бы семьдесят два. Патологоанатом, проводивший вскрытие, рассказал, что никогда не видел такого страшного разрыва сердца...
Его стремительный уход породил зловещие слухи о том, что Щербицкий сознательно свел счеты с жизнью, боясь «народного гнева». О том, что вывез эшелоны награбленного добра то ли в Австрию, то ли в Швейцарию, что у него остались валютные счета в банке... Между тем Раде Гавриловне пришлось освободить государственное жилье и переехать в трехкомнатную квартиру к дочери, где она живет до сих пор. После смерти мужа она нашла написанную им от руки записку:
«Дорогая Радуся! Это все наши многолетние сбережения — 55—60 тысяч рублей, которыми ты должна разумно распорядиться (мама, ты, дети). Ордена, медали, грамоты, военный ремень, полевую сумку и военную фуражку — прошу сохранить, как семейные реликвии.
Пистолеты именные, которые надо сделать небоеспособными, — тоже. Ружья — подарить друзьям.
Карабины — сдать в МВД. В остальном разберись, пожалуйста, сама. Друзья помогут.
Целую тебя, моя дорогая, крепко, крепко.
В. Щербицкий».
Семь лет назад во время съемок документального фильма о Щербицком я решила использовать известный журналистский прием — «мнение прохожих», чтобы узнать отношение к нему людей с расстояния времени.
Я не услышала обличительных речей. Особенно запомнились слова пожилой супружеской пары:
— Это был в хорошем смысле украинский националист, который по-настоящему болел за Украину. Такого лидера нет в нашей стране, и вряд ли он появится в обозримом будущем...
Елена ВАВИЛОВА
Еженедельник "2000"
