Слово солдата победы (продолжение)
- Подробности
- Создано 13.03.2014 14:29
- Просмотров: 1553
Нашему полку с такими тяжелыми орудиями было очень трудно маневрировать. На развертывание в боевой порядок и снятие с занимаемых позиций затрачивалось много времени. Полк был уязвим с воздуха. Нашу стрельбу из тяжелых орудий быстро обнаруживал противник. Мы несколько раз попадали под бомбежку. Учитывая эту ситуацию и, может быть, другие обстоятельства, командование решило вывести наш полк из боя и отправить в тыл, в Гороховецкие лагеря - недалеко от города Гороховца Горьковской области. Дремучий лес, большое красивое озеро с берегами из нежного желтого песочка. После боевой обстановки эти места и условия казались раем. Можно было спокойно ходить, смотреть, не опасаясь выстрелов, внезапных разрывов снарядов, бомб. Тишина. Голова отдыхала от звуков войны. Но в физическом смысле мы не отдыхали. Мы очень много работали, занимались боевой подготовкой, стояли в охранении. Гороховецкие лагеря - это большое скопление артиллерийских частей. Здесь они комплектовались, переформировывались, обучались и строили для себя склады, казармы, землянки. Каждая прибывшая сюда часть должна была построить землянки не только для себя, но и еще для какого-то резерва. Землянки строились капитально. Далеко в стороне от расположения частей пилили лес, а к месту строения привозили бревна, доски. Копали длинные-длинные котлованы вручную. Затем делали капитальные накаты. Внутреннее оборудование - довольно привычное. Лежанки - земляные уступы - застилались досками. Они служили для ночлега. Столы, двери пахли свежей сосновой древесиной, сыростью и потом, что исходило от скопления человеческих тел. Но войти в землянку и спать там какие-то короткие часы было приятно. На дворе стояли длинные сырые и холодные осенние ночи.
Не помню сколько, но не более двух недель мы находились в этом "раю". Полк оставил тяжелые орудия и получил более подвижные. Мне почему-то запомнилось, что это были 107-мм пушки. А совсем недавно мой фронтовой друг-артиллерист утверждал, что таких не было. Возможно, это были 100-мм, я тогда еще не был артиллеристом. Но точно знаю одно: мы получили орудия, которые могут служить как сильное противотанковое средство и для стрельбы с закрытых позиций.
В оборону нас поставили опять на северном фланге. Мы, как прибывшая новая часть, не имели окопов, блиндажей. Командиры находились на наблюдательных пунктах стрелковых частей. А мы, солдаты, на дежурстве были за стенками, созданными из снега, облитого водой. Морозы стояли страшные, но мы были тепло одеты: теплое белье, теплая безрукавка или жилетка и шинель, на ногах валенки. Но все это не спасало от мороза, были обморожены ноги, а вязаные подшлемники не могли предотвратить обморожение лица.
Вскоре фашистские войска вышли на ближние подступы к Москве. Но продолжать наступление уже не могли. Понеся большие потери, они нуждались в передышке и в пополнении новыми силами. Они перешли к обороне. А наши войска готовились к наступлению. Об этом нам, рядовым солдатам, прямо никто не говорил, но по намекам, по обстановке мы чувствовали, что дело идет к этому.
Шла интенсивная подготовка к наступлению. Отрабатывались вопросы взаимодействия артиллерии и пехоты, этой работой были заняты командиры и управленцы: связисты, разведчики. Часто нас посещали различного ранга политработники, которые вели большую разъяснительную работу. Рассказывали нам о противнике: какие части и соединения перед нами стоят, чем вооружены, какую задачу имеют. Разъясняли задачу для наших войск и непосредственно - для нашего полка. Войскам надоело отступать, и все ждали с нетерпением наступления. Это было действительно так. И мы, солдаты, тоже этого ждали. Несмотря на длительное отступление, моральный дух войск был высоким. Фронт пополнился новыми частями и соединениями. Во время обороны Москвы я стал кандидатом ВКП(б), среди связистов я был единственным коммунистом. И поэтому мне давалось особое поручение: быть впереди, служить личным примером при выполнении боевой задачи. Перед боем меня назначили заместителем политрука батареи. Это было скорее поручение. Оно не освобождало меня от моих непосредственных обязанностей радиста, линейного связиста. Во время формирования в Гороховецких лагерях радиостанцию 5-АК сдали. Она была нам уже не положена. Кроме обязанностей радиста-связиста, я должен был при всяком удобном случае передавать информацию о положении на фронте, которой меня снабжали политработники. Много материала поступало о воинах, отличившихся в боях. Эта работа мне была знакома, я ее выполнял, будучи на Северном фронте.
В ночь перед наступлением мы непрерывно работали: наводили связь, проверяли готовность линий связи. Стоял сильный мороз. Мембраны в телефонных трубках замерзали. Я отогревал их на своей груди. Связь часто прерывалась не по нашей вине. Командиры нервничали, ругали связистов, радистов.
- Почему нет связи? Восстановить немедленно! - приказывал командир.
Его можно было понять. Связь не должна прерываться. Может быть понимал и он наши трудности. Но в любых условиях связь должна быть. Любыми путями и средствами приказ должен быть выполнен. Таковы суровые требования войны. Голыми руками работали с проводами на сильном морозе, пальцы теряли чувствительность, деревенели, становились неуправляемыми. В спешке голой рукой схватился за металлическую катушку. Потом с кровью отрывал от нее руку. Тогда мы не знали силу мороза, а после нам говорили, что он достигал сорока градусов. Круглые сутки на таком морозе. Укрытий никаких не было, кроме снежных окопов. Свалишься от усталости в него, закроешься плащ-палаткой, забудешься на какое-то время. Долго лежать не давали, дежурный у телефона будил. В неподвижном состоянии можно замерзнуть. Отогревались энергичными движениями рук, ног.
Приближалась артиллерийская подготовка. Время "Ч" - время атаки. Артподготовка начиналась плюс-минус столько-то минут. Не помню, сколько она длилась, но мне казалось, она была продолжительной.
С какой-то особой радостью в душе мы смотрели, как сплошная огненная лавина обрушивалась на противника. Я был тогда на наблюдательном пункте командира дивизиона. Принимал и передавал команды. Отвлекаться было нельзя, дивизион вел огонь. Но мне все было видно. Противник какое-то время молчал. Ответного огня не было. Наша артподготовка такой силы была для него неожиданной. Казалось, что там каждый метр земли был вздыблен и смешан со снегом. Настало время атаки. Справа и слева от нашего НП прошли танки. За ними группами, скрываясь за броней танков, бежала пехота. Большие отряды в белых халатах быстро передвигались на лыжах. Наши ожидания, что противник будет полностью подавлен, не оправдались. Он открыл огонь из пулемета. В районе нашего НП рвались снаряды, пронзительно визжали пули. Трижды была порвана линия связи. Ползком по глубокому снегу я продвигался от воронки к воронке, отыскивая порыв. В снегу это было очень трудно сделать. Провод не только оказывался порванным, но и отброшенным в сторону и зарытым в снегу.
Почти трое суток наши войска буквальным образом прогрызали оборону противника, который за короткое время он успел оборудовать несколько линий траншей, окопов, землянок.
Часто орудия выдвигались на прямую наводку. С ходу развертывались и уничтожали возникшие огневые точки противника. Надо отдать должное нашим артиллеристам. Это была чрезвычайно сложная, тяжелая и сверх меры опасная операция. В открытом поле, на белом снегу развертывается орудийный расчет. Видимая отовсюду и незащищенная цель для противника. Кадровые командиры и огневые расчеты были хорошо подготовлены в этом полку. Один за другим я передавал доклады об уничтожении огневых точек противника. Недолго пришлось ждать ответного огня. Мины плотно ложились, то не долетая, то перелетая наше расположение.
- Теперь наша очередь, - сказал командир орудия.
Только что проговорил, мины с шипящим звуком опустились на нас. Обычное "ложись" слышал я. И это было последнее, что я мог слышать. Разорвавшаяся вблизи мина оглушила меня. Сплошной шум, звон в ушах. Голова как будто готова разорваться от какого-то внутреннего напряжения. В глазах появился розовый слегка мерцающий свет. Снег тоже кажется розовым. Я не слышал команд. Командир приказал мне отправиться в санчасть. Там я три дня отходил, спал. Но сон был странный, ненормальный. Скорее, полусон с преодолением головной боли. Как будто и не сплю, и проснуться не могу. С трудом поднимался, чтобы принять какие-то таблетки, и опять валился на кровать. Через три дня я сказал доктору, что чувствую себя хорошо и попросился в свою часть. Он не стал меня задерживать.
- Надо бы тебе еще побыть, но видишь, какое у нас положение, - сказал мне доктор, выписывая направление. Санчасть была забита больными, обмороженными, легкоранеными. Впереди шел тяжелый бой.
К вечеру я вернулся в свой дивизион. Полдня и пробирался, и искал его, - и наконец я дома. Кругом свои товарищи, друзья, проверенные в сложных ситуациях боя. Начались рассказы, кто погиб, кого ранили, при каких обстоятельствах. Сожаление, сочувствие. Но мне опять повезло. В самый трудный бой, когда наши части несли большие потери, я отлеживался в санчасти.
В ночь противник начал отступать. Мне показалось, что наше командование не сразу уловило этот момент. С рассветом обнаружили, что перед нами нет противника. Не понимаю, как это могло случиться. Признаки ночного отхода были ясно выражены: впереди заполыхали деревни. Отступая, противник уничтожал все, оставляя за собой голые места. Первый населенный пункт, в который мы вступили почти без боя, был полностью сожжен. На месте домов, сараев лежали обгоревшие чурки. Кое-где остались русские печи с торчащими вверх трубами. Из погребов вылезали жители деревни. Их было немного. Они со слезами радости на глазах встречали нас. Запомнился мне один старик. В отличие от других, он не плакал и не радовался, не бросался в объятия, не благодарил своих освободителей, был суров и угрюм, казалось, тяжело переживал страдания, унижения, которые ему пришлось испытать. Седая борода и замусоленный старый ватник остались в моей памяти. От этого старика исходил молчаливый укор тем, по чьей вине ему пришлось пережить все эти муки.
Наступали медленно, но непрерывно, день и ночь. Дивизиону приходилось по требованию пехоты часто развертываться в боевой порядок и вести огонь по опорным пунктам противника. Они были оборудованы в населенных пунктах, на высотках, в рощах, на перекрестках дорог. Кухня постоянно отставала. Она легко находила огневые позиции батарей, а нас, разведчиков и связистов, обнаруживала с трудом. Звонишь по телефону. Огневики уже обедают. А к нам доберутся часа через полтора-два, а то и до ночи будешь ждать. Обстрелы, бомбежки противника. Где уж тут с кухней возиться? Иногда нам подносили пищу в термосах. Это были каша, хлеб, сахар. Чай не всегда. Целый котелок каши съешь. Кусок хлеба и сахар надо приберечь. Скоро ли они появятся у нас снова?
На второй день наступления противник оказал сильное сопротивление в большом населенном пункте. Не могу ручаться за точность названия, но как будто это было Погорелое Городище. Немцы перешли в контр-атаку, и один раз она была довольно успешной. Фашистские автоматчики прорвались к нашему наблюдательному пункту. Они были так близко, что можно было целиться прямо в центр фигуры человека. Но нельзя себе представить, что эта фигура стояла неподвижно, а мы спокойно и свободно целились. Эти фигуры вели огонь, падали, поднимались. А мы, укрываясь от их пуль, выискивали моменты, чтобы выстрелить в цель. Танк противника, который наступал поблизости от нас, был подбит. Уцелевшие автоматчики начали отходить. Наше продвижение возобновилось. Вскоре мы оказались на окраине населенного пункта. В основном деревянные дома были сожжены. У одного из них стоял плачущий пожилой мужчина, а рядом в снегу лежали расстрелянные немцами пожилая женщина и мальчишка лет тринадцати. Старик рассказал, что эта женщина пыталась защитить свой дом от поджога, и тут же они были убиты фашистами. Это не отдельный случай. Километров сто пятьдесят мы прошли с боями. Впереди горели населенные пункты. Запорошенные снегом лежали трупы немецких солдат, офицеров и невинно расстрелянных наших советских людей. С презрением я обходил трупы завоевателей, говоря себе: "Нажрался, завоевал жизненное пространство!" И с состраданием смотрел на погибших от рук фашистов наших граждан. Меня нисколько не беспокоили трупы противника. Я их обходил спокойно, с чувством ненависти, ногой не пинал, как другие. Но я не мог спокойно смотреть на окровавленных русских людей. Старался не смотреть на них. С любопытством рассматривали, когда позволяло время, брошенные противником орудия, автомашины. Их было немало. Я не мог снимать часы с руки убитого немца, шарить по карманам. Некоторые мои товарищи иногда этим занимались. Трофейные часы у меня появились только летом 1942 года, когда я стал младшим политруком. Мне подарил их разведчик взвода управления.
Примерно к середине декабря мы вышли к тому месту, где при отходе оставили свое орудие. Оно было цело и невредимо. Старшина даже нашел замок, который он спрятал тогда подальше от орудия. Кто-то предложил пойти на могилку Алексея: так звали одного из погибших при бомбежке и похороненных на опушке леса. Лазили-лазили мы по глубокому снегу, но могилки не нашли. Того бревнышка и доски с надписью фамилий погибших уже не было.
Далее мы наступали в направлении Ржева. На каком-то рубеже наступление закончилось. Это было в начале января 1942 года. Наступающие силы иссякли. А сопротивление противника увеличивалось. Он делал все возможное, чтобы остановить наше наступление. Нам объясняли, что Гитлер свирепствовал, пытаясь навести порядок в своих войсках. Сняли многих генералов, в том числе Браухича, Гудериана.
Наши войска свою задачу выполнили. Непосредственная угроза Москве была ликвидирована. Битва под Москвой имела огромное стратегическое и политическое значение. Она способствовала существенному изменению положения не только на советско-германском фронте, но и на других фронтах Второй мировой войны. Гитлеровские войска, покорившие Европу и не знавшие поражения, под Москвой потерпели крах. Сорваны были надежды гитлеровцев на "блицкриг".
Наши войска тоже понесли большие потери. Но всем стало ясно - и нам, и противнику - война предстояла тяжелая, кровавая, длительная. Нужно было готовить офицерские кадры. Больше всего из них погибали политработники низшего звена. Они первыми поднимались в атаку и вели за собой солдат. Это была их обязанность и их долг.
Комсорг стрелкового
полка
Я это знал, и потому было над чем подумать, когда мне предложили новую роль. В конце февраля 1942 года меня вызвали в политотдел дивизии. Мои ближайшие друзья-солдаты шутили: "Езжай, езжай... Командующим тебя хотят назначить... На фронте неблагополучно... Надеемся, и для нас тепленькое местечко подыщешь". С 1 марта 1942 года меня отправили на трехмесячные курсы младших политруков. Их организовывал и проводил политотдел 31-й армии. На три месяца я уезжал в тыл. Кончился мой самый тяжелый период участия в Великой Отечественной войне. Девять месяцев я воевал рядовым связистом. Не только были тяжелые невзгоды, постоянные опасности, но и подчиняемость всегда, всем и во всех, не связанных с боевыми действиями приказаниям: принеси воды командиру - он пить захотел, доставь обед - ему есть надо, помой котелок...
Г.М.Сухоруков
Продолжение следует
