Жизнь в борьбе за счастье
- Подробности
- Создано 04.02.2016 10:12
- Просмотров: 994
НАЧАЛО МОЕЙ ЖИЗНИ
Легче стало в 1934 году. В колхозе хорошо меняли овощи, один раз мама принесла 4 кг вермишели и варила с конской травой (видимо, конский щавель – прим. ред.). Когда ели, в осадке на дне оставались головки от иголок (!). Однажды я принесла 2 кг муки, мама стала месить тесто, а в муке были раздробленные стекляшки (скорее всего, это было вредительство, чтобы разрушить колхоз – прим. ред.). Виновных так и не нашли, но скоро стало построже: вся молодежь с 12 до 20 лет должна была работать и привыкать к ответственности, всем давали работу: копать, сажать – весь труд был ручной, в 1934-35 гг. овощей и плодов было досыта.
А в 1936 году я не понимала, что происходило: все пропажи объявляли «работой» «черной кошки» (скорее всего, банда, она же была в Москве – прим. ред.), на месте пропажи находили перчатку, и в одну ночь из деревни забрали десять мужчин, увезли куда-то, их внуки до сих пор не знают о них ничего. Один, Сидэнеми-Акру, умер от голода, у него было семеро детей, осталась сейчас одна дочь, живет в Джанкое. Дядя Бекир и его жена Фатьма съели свою 1,5-летнюю дочечку; из этой семьи жив только Бекиров Амза, но там вообще все было непонятно: Бекир-бай из-за кошки застрелил сына бедняка: Энана привязали к хвосту лошади, скакали по деревням и заставляли парня кричать, что он украл кошку… После такого издевательства я стала ненавидеть и буржуев, и несправедливость, поняла, что нет еще настоящей культуры и что до настоящей демократии надо дойти, а для этого – учиться и учиться.
В 1937 году я окончила седьмой класс, была пионервожатой, общалась и со школьниками, и со взрослыми. В каникулы все работали на уборке овощей и фруктов, я уже считалась полноценным работником в сельском хозяйстве; вступила в 14 лет в комосомол, меня избрали делегатом от колхоза, который стал жить по хозрасчету и вышел в миллионеры. Колхоз учил меня бесплатно в общей колхозной школе на агротехника по овощеводству и плодоводству, изучали 17 предметов, это было тогда среднее техническое образование. Вернулась с дипломом домой, стала работать в Камышлах, в колхозе им. Сталина. Экономист дядя Гриша вместе со своим сыном управляли колхозным имуществом без потерь, в сады на проверки дядя Гриша ходил вместе со мной, старший бухгалтер Володя организовал в Севастополе торговлю в десяти ларьках. Было радостно жить – свободно и в достатке, но так было до лета 1941 года.
ВОЙНА
Ш. Абибуллаева с однополчанами
В 5 часов утра 22 июня – крик: «Война! Война!». Нам объявили, что германские фашистские войска напали на нашу страну.
После этого крика рано утром жители многоэтажных домов бросали вещи из окон и уходили кто куда, чтобы не стать мишенью при бомбежке, так как первая бомба на Северной стороне упала как раз в центре базара, а фашистский самолет был сбит зенитной батареей № 17-20, полевая сумка ее командира Абдувалиева Нурали поведала о его семье: его брата звали Муса, была сестра, работавшая на Камчатке инженером, родителей у них, уроженцев Краснодарского края, не было. Нурали – общительный человек, бойцы любили и его, и его младшего брата.
Часто бывает, что после смерти о человеке несправедливо забывают, – но надо, чтобы помнили каждого погибшего на войне, как и моего брата Эдема. Он и его родители жили на территории Морзавода в квартире, они тоже погибли. Из 40 человек, ушедших на фронт из села, вернулось всего пятеро. У каждого были ордена; у Исмаилова Сулеймана – 3 ордена, но он вернулся без обеих ног; у Аедина Аджевелиева, танкиста, тоже было 3 ордена – чуть не сгорел в танке… Об их судьбах я узнала уже после 1993 года.
С первого дня войны я пошла на морзавод, где инженером в токарном цехе работал мой двоюродный брат Эдем.
Затем мне пришлось вернуться в село, там мы с девушками-комсомолками организовали охрану колхозного имущества, караулили сельсовет, а на уборке овощей и фруктов работали все, включая 5-летних детей, 13-14-летние ночами охраняли колхозную территорию, 11-летние имели контакт с морполком, как взрослые, то есть помогали чем могли.
Помню из 756-й минометной дивизии врача Кравченко, комиссара Шевченко, начальника штаба барского, политрука Черноморченко, помощника политрука Сергея Матросова, писаря Михаила, заведующего пищевым складом дядю Мишу, двоих старшин: Ковальчука и Ефимова, а командиром был 64-летний, участвовавший еще в революционных боях Бабахин, одним из командиров был Галкин Федор, который позже организовал партизанский отряд…
После пяти месяцев обороны 25-я Чапаевская дивизия отступила до Камышлов, ею командовал участник Гражданской войны, во время которой ему, мальчишке, было всего 17 лет, а теперь он, генерал, защищал Севастополь – Трофим Калинович Коломеец. Они объединились с морполком. начальником политотдела были сначала Гуртунов, потом – Голубов, оба погибли на передовой в Сухарной балке, их перезахоронили на кладбище Коммунаров. А после них начальником политотдела стал Блохин, москвич, его заместителем – Жеглов, писатель; Яков Яковлевич Васковский – тоже из Москвы, журналист Малеев, приморский разведчик Колюков – это были мои друзья. В Белгороде жил Губенко Владимир Николаевич, в Харькове – Лазарев Аркадий Степанович, в Киеве – Железняк, его паровоз сейчас стоит у автовокзала, – много было воинов разных национальностей… Моим последним командиром до конца 1942 года был Тимофей Вениаминович. Так как я решила не оставаться под фашистами, просила всех командиров взять меня с собой, – и везде был отказ, в том числе и от Кулакова, заместителя Ф.С. Октябрьского, он сказал, что нам игрушка не нужна – какой из девочки боец, мол… Когда Черноморченко погиб в Камышлах от тяжелого ранения, его пост занял Сергей Матросов, житель Севастополя, местный проводник, который потом очень понадобился.
Мы были окружены в Первомайской балке, там стоял 95-й артполк, его называли молдавским, а еще там стояла башня в трехкруговой траншее, там бойцы приостановили фашистов; ломая ветки и отодвигая камни, чтобы отступить к Инкерману, ночью на руках таскали пушки и спасли их, но при попытке выйти из окружения вдруг появились немецкие танки. Мы в траншее остались: командир Тимофей Вениаминович, разведчик Юра Махарадзе, грузин из г. Боржома, старшина, хранивший боеприпасы, и я. Командир сказал мне: «Шура, встречай, идут танки!» и объяснил, что надо лежать в траншее, пропустить танк и бросить бутылку с зажигательной смесью, так и получалось, потому что траншея глубокая, и я – в глубине, поэтому Юра должен был взорвать гусеницы танка, а я – бросать в мотор… командир занял позицию, чтобы попасть в борт. Танк шел смело, хотя и видел, что впереди – яма, была какая-то минута, пока танкисты немецкие ориентировались, я успела бросить 6 бутылок и подожгла танк. Из соседней траншеи появился журналист и сказал: «Этот танк чистокровно Шурин». У следующего танка Юра подбил гусеницы, но экипаж остался жив, фашисты выскочили и стали из пулемета нас расстреливать, Юру ранили в плечо, я его перевязала, стали наших раненых, около 30 человек, грузить на машину, доехали до Инкермана и сдали их старшему врачу Виноградову. К утру приказ: «Кто может, выходите к пещере, где стоит 47-й медсанбат». Кто мог, кто не мог. Взорвали гору, чтобы перекрыть дорогу фашистам, а там был боезапас и остатки продуктов…
Мы тронулись пешком, кого могли из раненых, – забрали, вышли к Камышовой бухте, это было вечером 20 июня 1942 года.
Пытались наступать из Камышовой бухты. командир, капитан 2-го ранга, с корабля, подбитого и затонувшего, моряки с корабля, кто сумел, выплыли и присоединились к нам. Кто-то объявил, что командиром остался Новиков, он в звании генерала, из 105 полка. Он в первый же день организовал штыковую атаку, чтобы как-то вывести с поля боя гражданских лиц – были и жители, бежавшие от немцев, и члены семей командиров, в том числе с детьми. Рукопашная психическая атака длилась долго, но фашистам со скал было легко убивать тех, кто пытался обойти их горными тропинками. Однако и немцев погибло много, в том числе и от немецких же бомб и обстрела – они не сразу разобрались, что бьют по своим, только тогда прекратили бомбить. Но выйти к аэродрому не удавалось, и к 1-му июля все скопились внизу около 35-й батареи, где были не просто бои, а сплошная мясорубка, а жителей, жен командиров и детей спрятали в глубине башни. 3-го июля ночью генерал повел часть полка к маяку, а мы решили ни в коем случае не попасть в руки фашистов, написали на башне батареи «Смерть фашистам!», проверили, у кого что осталось из оружия и боеприпасов: у кого-то – винтовка, у кого-то – наган, у кого-то – граната-лимонка. Решили, как подойдут немцы поближе, обстрелять их, сколько удастся, а потом подорвать себя, но фашисты не рискнули подойти к горстке бойцов!
Мы хотели тогда вернуться к спуску под аэропорт, зашли в пещеру; недалеко от ворот батареи в море болтался пустой катер, о котором говорили, что он якобы ушел с начальством в Ялту, но никого на палубе не было – катер вышел из строя – то есть ходила ложь, и кто-то норовил опорочить командование. А все, кто был, дрались честно, – и солдаты, и матросы были героями – кто остался жив, не могли не видеть героической гибели товарищей. Если кто отрицает героизм бойцов, то большой вопрос, кем же он был сам?!
4 июля рано утром появились 3 моторные лодки, но они не могли подойти бортом к берегу, люди цеплялись за борт лодок, в итоге одну утопили вместе с теми, кто смог в лодку забраться, а две лодки тронулись с места, но по ним стреляли фашисты, кое-как лодки исчезли из вида, а мы наблюдали с берега Фиолента…
Мой командир Тимофей Вениаминович на третьей моторной лодке дошел до Турции, а Турция военнопленных не принимала, так как поддерживала Германию. Но они сказали, что не воины, а рыбаки, заблудились в тумане, таким образом они остались живы, хотя и попали в Турции в тюрьму. Мы с командиром встретились через 22 года после войны. Встреча была радостной, он вспомнил меня, подошел, прижал к себе по-отцовски, да, он действительно был отцом всем солдатам, теперь его нет, и я осталась сиротой, он подтвердил и чиновникам мое участие в боевых действиях, а до того они не верили в такую мою биографию.
Продолжение следует…
