Леонид Грач
Коммунисты России ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

Другая Марина Цветаева

Поделится:
12:19 16 Июля 2015 г. 2007

tsvetaeva_21.jpgЕе стихи не спутаешь ни с чьим творением. Ведь любовная лирика по всем канонам требует задушевности, интимности. Если Ахматову критики и знатоки поэзии сравнивали с персидской Сафо, то Цветаева была Никой Самофракийской.

Почти все сборники поэтессы открываются, несмотря на юный возраст автора (21 год), такими пророческими строками:

 

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет.

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

– Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам,

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Потом, через 20 лет, оглянувшись на это задорное стихотворение, она сказала, что в нем «формула –наперед – всей моей писательской (и человеческой) судьбы». Уже с самых ранних «девчачьих» стихов она догадывалась, что ее поэзия да и вся жизнь по духу своему – мятеж, пожар, ракета… Ведь искра рассекала ее поэтические юные строчки молниеносно – как воздух крылья ласточки. В ней была энергия, которой хватило бы на сто лет и на сто жизней.

В своих стихах, в жизни, в быту, в любви она была романтиком. Все, что попадало в поле ее зрения, тут же преображалось чудесно и празднично, начинало искриться и трепетать. «Безумная любовь к жизни, судорожная лихорадочная жажда жить»,… – писала она о себе. Марина Цветаева сравнивала сердце свое со светилом:

 

Два солнца стынут – о Господи, пощади!

Одно на небе, другое – в моей груди.

Как эти солнца – прощу ли себе сама?

Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут – не больно от их лучей!

И то остынет первым, которое горячей…

«Вся моя жизнь – роман с собственной душой», – писала поэтесса. С вашего согласия, уважаемые читатели, оставим в стороне ее любовную лирику. Сходите в библиотеку. А я, согласно заголовку статьи, хочу напомнить вам другие стихи. Тем более, она сама однажды гордо заявила:

 

… Есть у меня моих икон

Ценней – сокровища.

Послушай: есть друзей закон,

Законы – кроющий!

Пред ним – все клонятся клинки,

Все меркнут – яхонты:

Закон протянутой руки,

Души распахнутой!...

Ну чем не Маяковский «в юбке»? Вот ее по-женски бесшабашные строчки:

 

Голова-а – до прелести пуста:

Оттого, что сердце слишком полно.

И сравним вот с этим откровением:

 

Любовь – ятаган? Огонь?

Поскромнее, – куда как громко!

Боль, знакомая, как глазам – ладонь,

Как губам – имя собственного ребенка.

А мне когда-то в юности понравилось, пожалуй, самое первое ее стихотворение, которое я тут же выучил наизусть:

 

Из рая детского житья

Вы мне привет прощальный шлете,

Не изменившие друзья

В потертых разных  переплетах.

Чуть легкий выучу урок,

Бегу тотчас же к вам бывало.

– Уж поздно, дочка!

– Мама, осталось десять строк…

Но мама, к счастью, забывала.

Дрожат на люстрах огоньки…

Как хорошо за книгой дома!

Под Грига, Шумана, Кюи

Я узнавала судьбы Тома.

Темнеет. В воздухе свежо…

Том в счастье с Бэкки полон веры.

Вот с факелом индеец Джо

Блуждает в сумраке пещеры…

Кладбище… Вещий крик совы…

(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки

Приемыш чопорной вдовы,

Как Диоген, живущий в бочке.

Светлеет солнце. Тронный зал…

Над стройным мальчиком – корона...

Вдруг нищий! Боже! Он сказал:

«Позвольте, я наследник трона!».

О, золотые времена,

Где взор смелей и сердце чище!

О, золотые имена:

Гек Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

Конечно, о приключениях названных героев я давно и не раз уже читал. Потом, во время службы в армии в Крыму, мне попалось на глаза ее стихотворение «Весна в Феодосии»:

 

Над Феодосией угас

Навеки этот день весенний,

И всюду удлиняет тени

Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,

Иду одна без всякой мысли,

И опустились и повисли

Две тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,

Встречая ветра поцелуи,

И платья шелковые струи

Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,

И трогательно мал и жалок

Букет из нескольких фиалок

Почти у самого лица.

Мне захотелось побывать в Феодосии и встретить эту девушку с фиалками. В выходной со взводом посетили город, девушку не встретили. Зато сходили  в музей Александра Грина – автора повести о другой девушке – Ассоль. Сюда, в Феодосию и Коктебель, она часто приезжала летом. А родилась Марина Ивановна Цветаева в Москве 26 сентября 1892 года, в полночь, с субботы на воскресенье, на Иоанна Богослова, в тихом Трехпрудном переулке. Недалеко была церковь с золотыми яблоками куполов, с посещением которой связано ее творческое вдохновение.

 

Красной кистью рябина зажглась,

Падали листья. Я родилась.

…Мне и доныне хочется грызть

Жаркой рябины горькую кисть.

Но судьба ее оказалась намного горше рябины. После революции она уехала с двумя детьми к мужу, бывшему белому офицеру, в Чехословакию, часто посещала Германию и по-своему боготворила эту страну философов, поэтов, композиторов. Муж уехал добровольцем в Испанию и сражался на стороне… республиканцев против фашистов Франко. Вернулся живым. Но пока его не было, к власти в Германии пришел Гитлер, фашисты оккупировали Чехословакию. Вместе с чехами почувствовала, что такое «новый порядок» и навсегда разочаровалась в «своей» Германии:

 

Отказываюсь – быть

В бедламе нелюдей.

Отказываюсь – жить

С волками площадей.

Отказываюсь – выть.

...На ваш безумный мир

Ответ один – отказ.

Полны презрения и убийственны ее стихи о стране, народ которой почему-то быстро, безоглядно и легкомысленно поддался пропаганде нацистской и заразился язвой фашизма:

 

О, дева всех румянее

Среди зеленых гор –

Германия, Германия – позор!

Европу прикарманила

Астральная душа!

Встарь – сказками туманила,

Днесь – танками пошла.

Пред чешскою крестьянкою

Не опуская вежд,

Прокатываешь танками

По ржи ее надежд?...

Пред горестью безмерною

Почти родной страны,

Что чувствуете, Германы,

Германии сыны?

О мания величия! Сгоришь, –

Германия, – безумие,

безумие творишь!...

Германия, конечно, «сгорит» лет через семь. Но не в Европе, а на бескрайних просторах России. Когда-то канцлер Германии Бисмарк предупредил немецких генералов: воюйте с кем хотите в мире, только не трогайте Россию – сгорите. Гитлер не прислушался. После оккупированной Чехии Цветаева с семьей переехала в Париж – центр русской белоэмиграции, которая из-за ее симпатий к Маяковскому, Есенину, к Родине – Советской России – встретила ее враждебно, не печатала стихи. А вскоре фашисты оккупировали и Париж, к которому собственно она была и до этого равнодушна: ее тянуло всегда на родину – к белым березкам и горькой рябине. И вот ее мнение о Париже – розовой мечте всех богатеньких Буратино – олигархов:

 

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка,

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары.

Последний луч зари угас.

Везде, везде все пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана,

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

…В большом и радостном Париже

Мне снятся травы, облака,

И дальше смех, и тени ближе,

И боль, как прежде, глубока.

 

66f39076e0e2785ce149a5d108b4c9fc.jpg

Трагедия Марины Цветаевой, увы, продолжилась и на родине, куда семья перебралась перед самой войной. Сколько лет ждала она на чужбине свидания с родиной. Но и сюда добрался Гитлер со сворой своих германов, фрицев и «новых немецких порядков». Буквально за полгода она потеряла всех своих родных. Сначала по доносу провокатора пропал в застенках Берии ее муж Сергей Эфрон, потом умерла от простуды дочь. А вскоре пришла похоронка на сына с фронта. Таких утрат ее мятежная и впечатлительная душа не смогла выдержать – пережить. Жила она тогда уже в эвакуации в старинном городе Елабуге на берегу Оки. Когда-то в 18­-летнем возрасте она представила, что лежит в могиле, и идут люди по кладбищу, читая надписи на крестах и памятниках. И в свои 18 девичьих лет сочинила такую вот эпитафию в стихах:

 

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти, слепоты куриной

И маков набрав букет.

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь могила,

Что появляюсь, грозя…

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была прохожей,

Прохо-ожий, останови-ись…

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед, –

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь,

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли…

И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.

P.S. А я, уважаемая редакция и читатели, причисляю Марину Цветаеву к отряду 48 погибших поэтов. За то, что война все время ее догоняла – в Чехии, в Париже, в России. За то, что отняла всех троих ее близких людей. За то, что сын ее Георгий Эфрон поступил в Литинститут, откуда ушел на фронт и погиб где-то в Белоруссии. И шел по стопам матери, подавая надежды как литератор, переводчик французского поэта Малларме и начинающий поэт. За то, что заклеймила позором в своих стихах гитлеровскую Германию. То есть Марина Цветаева является 49­й в отряде советских поэтов, погибших на войне. Она это заслуживает.

М. Аленкин,

пгт Нижнегорский

Архив