Шевкие Абибуллаева:
Начало моей жизни
Родилась я 24 января 1924 года в Крымской АР, Бахчисарайском районе, с. Дуванкой (Верхне-Садовое), улица Ташбоши, 12 (ныне Нагорная, 12). Дом сохранился доныне, но там сейчас живут другие люди.С 3-летнего возраста помню себя. Со стороны отца помню дедушку Абдима и бабушку Феру, помню, что дедушка умер в 1927 году. В 1929 году умер родной отец, он всюду брал меня с собой, говорил: «отцова дочка», после его смерти мама осталась с нами, 6-ю детьми. Было очень тяжело, и дедушка, мамин отец, забрал нас к себе, в с. Камышлы. Мама стала работать в колхозе. В конце 1929 года мама начала волноваться: дед очень болеет, а я чтобы сидела дома с детьми. Какое там сидеть? Я побежала за ней, а там крик, шум, проверяют дом, что есть внутри и снаружи, что-то ищут… Так я увидела раскулачивание. А я поднялась по лестнице, вошла в коридор и увидела, что под окном – красный цветок, хотела поднять его и уронила горшок, он разбился и вместе с землёй посыпались золотые монетки. Люди оттолкнули меня, а сами стали собирать монетки, они были 1913 года, русские, царские ещё. Дедушкин брат при царе Николае II был купцом, побывал в Америке, таких называли монтер-купец, и жили они неплохо. Мой отец рассказывал маме о своём дяде Абримове, а она потом – мне, что этот (уже получается, двоюродный дед Шевкие – прим. ред.) Абримов похоронен в Ленинграде, там его сыновья поставили ему памятник, но сейчас уже невозможно найти где… Отец при царе работал на строительстве шоссейной дороги от Москвы через Симферополь до Севастополя, ещё захватил на этой работе и часть Гражданской войны, был правой рукой начальника – то ли бригадиром, то ли кем-то, я по рассказам мамы не поняла. Сам начальник, пан Петро, был хорошим человеком, о рабочих заботился и хорошо их кормил. Мама там была кухаркой, она об этом вспоминала – ну, в молодости всё нипочём, хотя труд тяжёлый, а готовила она хорошо. Очень много она рассказывала о событиях Гражданской войны, в том числе и о судьбе этого Петра. Когда белоамурские казаки пришли в Дуванкой, их атаман Меликов сразу пошёл в дом к Петру. Отец в это время уже был в Севастополе, поэтому остался жив, а мать, как кухарка, находилась на нижнем этаже, в кухне. Петра забрали и ничего не дали взять из дома, куда его увезли, никто до сих пор не знает, а атаман с пастухом взяли в сумки золотые деньги. Белоказаки прошли в Севастополь, но останавливались в Камышлах на отдых, мать заставляли в чугунках варить пищу. Какие бы армии, а точнее, банды ни приходили, – она готовила всем. Последними пришли анархисты, один был в лохматой куртке, видимо, в бурке. Он допрашивал мать, где Петро и где его деньги, мать не понимала по-русски, а её принимали за русскую: голубые глаза и светлые блестящие волосы, длинная коса… Спасло её, что был переводчик, после расспросов начали растаскивать вещи, на нескольких лошадях всё забрали. А маме оставили один круглый стол и диван, угнали всех барашек; после победы революции пошла легенда, что и бараны были чабана, и дом его… Чабан его присвоил, теперь это дом, где была станция Бель-бек, Верхне-Садовая, там живут и потомки чабана… Мама рассказала мне об этом, когда мне было 14 лет, а до того боялась.
Теперь о мамином отце, втором дедушке, у которого мы жили после смерти отца. Его звали Али Муждобаев, прозвище было – русский Али. Он был здоровенный, около 2 м ростом, настоящая рабочая косточка – жил своим трудом, в борьбе был непобедим, однажды ему пришлось бороться с удавом целые сутки. Вначале он пытался спастись на дереве, но удав добрался до него и, чтобы не стать жертвой, дед спрыгнул, но убежать не успел – однако и удаву не удалось схватить его за горло и добраться до шеи, чтобы сосать кровь. У дедушки одна рука оставалась свободной, он убедился, что удав – самец и на голове у него были волосы 3-4 см, тогда он изо всех сил схватил удава за волосы и они начали кататься по земле. Дедушка старался бить удава головой о камни. Удав же изо всех сил старался его сжать, но благодаря одежде удалось обойтись без перелома бедра, а змей о камни получил сотрясение мозга и ослабил хватку. Дед вырвался, бросил лошадь, подводу, топор и побежал в село, сообщил сыновьям, они вместе нашли лежащего удава, поймали его сеткой, принесли к магазину в Камышлы… Дедушка по убеждениям был интернационалистом, тружеником, 50 лет проработал на кирпичном заводе в Любимовке. После случая с удавом его прозвали Айкадар, а по характеру он – очень мягкий и вежливый человек, кстати, важно и то, что, как рабочий, принял революцию и участвовал в ней, а потом спасал от голода мою маму с 6-ю детьми.
Ш. Абибуллаева Мать Ш. Абибуллаевой с внучками
Зоей и Зинаидой
К 1920 году у мамы с отцом было четверо детей, сестра Суваде была похожа на маму, как русская девочка – светловолосая и голубоглазая, подрастала, а тут пришла новая беда – голодовка захватила Крым. Умерли бабушка, любимый братишка Куведин, сестренка Соние и братик Эскендер; чтобы похоронить по-человечески, даже завернуть не во что было… Это я знаю по рассказам мамы…
После восстановления Советской власти прошло 9 лет, моя старшая сестренка пошла в школу с 7 лет, а мне было еще 6, я ходила вместе с ней и слушала, а потом меня взяли сразу во второй класс. Было трудно – мать, как и все вдовы, работала в колхозе, женщины изо всех сил старались обеспечить детей. Один офицер – пограничник, охранник Камышловского моста, уговорил маму, чтобы я пошла жить к ним и нянчить его маленькую дочечку Марину. Там я у них питалась досыта.
В 1933 году мы с сестрой заболели оспой, у сестры глаза не открывались, а я была немного сильнее ее и еще ходила в школу. Учитель меня предупредил, чтобы я не сдирала болячки, а то буду некрасивой, требовал, чтобы я, больная, в школу не ходила. Бедняцким детям – школьникам давали ботиночки, я их не надевала, а прятала под подушку, чтобы никто не отобрал, сама же носила чирики из коровьей шкуры. Пришел мамин брат, просил, чтобы я жила у него и помогала по хозяйству, у него было 3 сына старше меня, но ленивые; они спали в постелях с чистым бельем, а меня заставляли спать в коридоре, кормили тем, что оставалось от их детей – даже собаку свою кормили лучше. В одной из комнат лежало много мешков с мукой, так я долго не думая брала медный кувшин с печки, в кипяток сыпала муку, перемешивала тесто и ела без соли ночью, как крыса. Я поправлялась, как пампушка, – все думали, что дядина жена меня хорошо кормит, дядя ничего не знал, он был жадный такой, что от жадности у него тряслись руки и ноги… Он давно на том свете, а я до сих пор со страхом вспоминаю это время. В 1933 году он сажал деревья в лесополосе и сеял кукурузу, а меня заставлял гонять ворон и скворцов с 5 часов утра и дотемна, чтобы птицы не клевали зерно. Гоняла птиц самодельным деревянным кружком, била в него как в барабан. Один раз заснула под кустиком. Я решила убежать от него, но не знала дороги от Верхне-Садового до Камышлов и долго ее изучала… Домой пришла, когда дома никого не было (это не меньше 5 км), очень устала, забралась в шифоньер и там уснула, хотя и боялась, что мама будет ругать меня за этот побег. Она в этот период работала на Мекензиевых горах – там сажали двухметровые саженцы в лесополосе, за это давали в день по 100 г муки и 100 г соли. Школа была закрыта из-за эпидемии и голода… Меня в шкафу обнаружил братишка, сказал маме, но она потом ругала не меня, а своего брата. Хлеба не хватало, даже по карточкам не всегда давали – сказали, что Америка утопила пароход в Тихом океане, и все продукты пришли в негодность. Пайки начали давать в 1934 г; в Севастополе (и по всему Крыму) открыли магазин «Торгсин» – торговля с иностранцами, туда можно было отнести золото и серебро и обменять на продукты и одежду. Мама собрала серебряные монетки со своих украшений (арабские и 10 шт. русских), отнесла, получила тоже по 100 г соли и 100 г муки за каждую монетку. Муку она разводила в 2-х ведрах кипятка и давала нам, а на соль можно было что-то из вещей выменять на базаре.
Продолжение следует…