Николой Иванович Пирогов родился 13 ноября 1810 года в Москве. Ласковое и теплое благополучие предполагало детскую неприспособленность, но разорение и отставка отца заставили его рано повзрослеть. Он сдает вступительные экзамены в университет, скрыв свой возраст – 16 лет, а ему было 14. Учился на медицинском факультете довольно хорошо, быстро взрослел, но не во внешних, зримых проявлениях, а нравственно и умственно.
После смерти отца семья просто бедствовала: 13 детей, Николай – самый юный. «Как я или лучше мы, – писал Пирогов, – пронищенствовали в Москве во время моего студенчества, это для меня осталось загадкой.»
После окончания университета он работает в Дерпте, заканчивает, по теперешним понятиям, что-то вроде аспирантуры, доучивается в Берлине, даже не доучивается, а шлифуется там как врач, стараясь перенять у опытных хирургов некоторые профессиональные приёмы – мелкие, но важные секреты мастерства. «Лангенбек, – вспоминает Пирогов лучшего из своих наставников, – научил меня не держать ножа полной рукой, кулаком, не давить на него, а тянуть как смычок, по разрезываемой ткани. Я строго соблюдал это правило во все времена моей хирургической практики…»
В жизни и трудах Пирогова нелегко отыскать неожиданные взлёты. Искусство и знание хирурга не приходят с минутным озарением. Он набирал высоту медленно и неуклонно. Позднее он так оценивал своих наставников в этот период созревания в нём специалиста и человека: «Для учителя такой прикладной науки, как медицина,.. необходима, кроме научных знаний и опытности, ещё добросовестность, приобретаемая только искусством самосознания, самообладания и знания человеческой натуры.»
Ясно только, что наставники Пирогова были не только опытными врачами или искусными лекторами, но и воспитали в нём человека, заложив в нравственную основу его характера те зёрна гражданственности, которые потом, когда сам Пирогов стал воспитателем молодёжи, дали такие богатые всходы.
По словам одного из биографов, Пирогов считал, что путь к кафедре хирургии лежит через анатомический театр, а не через заднее крыльцо министерских квартир. И уже получив в Дерпте, а затем в Петербургской медико-хирургической академии признание как опытный врач, он продолжает много оперировать на трупах, на животных. Впервые в России Пирогов создаёт, по существу, новое направление в медицине – анатомно-экспериментальную хирургию.
Как живёт он в эти годы? Вот как он сам отвечает на этот вопрос: «Целое утро в госпитале, операции и перевязки оперированных, потом в покойницкой Обуховской больницы – приготовление препаратов для вечерних лекций. Лишь только темнело (в Петербурге зимой между 3-4 часами), бегу в трактир на углу Сенной и ем пироги с подливкой. Вечером, в семь, опять в покойницкую и там до 9… Так изо дня в день… Меня не тяготила эта жизнь…»
Да, тяготило его другое. «Научная истина далеко не есть главная цель знаменитых клиницистов и хирургов», – делает он для себя неожиданное и горькое открытие. Пирогов стремится во всех деяниях к ясности и абсолютной честности, сам разбирает собственные ошибки на лекциях. Он многократно проверяет теорию в больнице. Едет на Кавказ и там в полевых лазаретах впервые в мире сто раз применяет наркоз при операциях. Не человек идёт к медицине у Пирогова, а медицина к человеку.
Началась Крымская война. Конечно, вы знаете, как работал в эти годы великий хирург. Об этом написано много, в фильме об обороне Севастополя целые эпизоды отданы Пирогову. Из 5400 ампутаций в осаждённом городе им лично и при его участии было сделано 5 тысяч. Пирогов в Севастополе, в самом пекле. Здесь особенно остро поражают его чиновничье равнодушие и бюрократизм. «Я должен был, – вспоминает он, – неустанно жаловаться, требовать и писать.» Петербургский профессор становится здесь военным организатором. «Врач… должен прежде всего действовать административно, а потом врачебно», – отмечает Пирогов, понимая, что даже самые блестящие способности хирурга навряд ли принесут кому-нибудь пользу, если будет хромать организация медицинской помощи. Всё более задумывается он о человеке не как о биологическом объекте приложения своего хирургического искусства, но как о личности, о единице того сложного множества, которое именуется обществом.
Тут задумывается он впервые над проблемами образования и воспитания, которым в будущем посвятит так много сил и трудов. «Никогда не нуждалась истинная специальность так сильно в предварительном общечеловеческом образовании, как именно в наш век», – утверждает Пирогов. «Все должны научиться сначала быть людьми», – эти слова становятся его девизом. Пирогов страстно, убеждённо настаивает: «Дайте созреть и окрепнуть внутреннему человеку, наружный успеет ещё действовать. Выходя позже, он будет, может быть, не так сговорчив и уклончив, но зато на него можно будет положиться: не за своё не возьмётся. Дайте выработаться и развиваться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы, а главное – у вас будут люди и граждане».
Пирогов, который лучше многих понимал, как важны глубокие специальные знания в облюбованном тобою деле, всё-таки высказывает мысль о необходимости образования самого широкого плана. «Все до известного периода жизни, в котором ясно обозначаются их склонности и их таланты, должны пользоваться плодами одного и того же нравственного – научного просвещения».
Пирогов жил и работал сто лет назад. За то время и теория, и практика хирургии изменилась неузнаваемо. Но мысли Николая Ивановича о воспитании и просвещении, мне думается, не устарели и поныне, когда наша школа – и средняя, и высшая – занята серьёзными проблемами своего совершенствования и переустройства. Здесь Пирогов для нас советчик, очень нужный, очень современный:
«Если вы уже научились иметь убеждения и если вы уже имеете убеждения, что деятельность ваша будет полезна, – тогда, никогда не спрашиваясь, верьте себе, и труды ваши будут именно тем, чем вы хотите, чтобы они были. Если нет, то ни советы, ни одобрения не помогут. Дело без внутреннего убеждения, выработанного наукой самосознания, всё равно, что дерево без корня. Оно годится на дрова, но расти не будет».
И естествен, логичен переход Пирогова от помощи физической к помощи нравственной, от лечения одного к оздоровлению многих. После войны он становится попечителем сначала Одесского, затем Киевского учебных округов. Ему легко работать с молодёжью. «Я принадлежу к тем счастливым людям, которые помнят свою молодость, - говорил Пирогов. –Ещё счастливее я тем, что она не прошла для меня понапрасну. От этого я, старясь, не утратил способность понимать и чужую молодость, любить и, главное, уважать её».
Впрочем, его ещё нельзя было назвать стариком, когда удалился он от дел в свой последний приют – имение в селе Вишня (ныне Пирогово) под Винницей. Он бодр ещё и не сразу обратил внимание на в общем-то пустячное как будто заболевание. Его тревожат какие-то язвочки во рту. Напрасно московские врачи, отметившие 50-летие его научной деятельности с большим торжеством, успокаивают известного хирурга. Вернувшись домой, он ставит свой последний в жизни диагноз, на этот раз – диагноз самому себе. Сохранилась совсем короткая записка: «Ни Склифосовский, Валь и Грубе, ни Бильрот не узнали у меня ползучую раковую язву слизистой оболочки рта. Иначе первые три не советовали бы операции, а второй не признал бы болезнь за доброкачественную. 1881г., окт., 27». Через 26 дней он умер. Забальзамированное тело его в стеклянном гробу положили в склеп.
До наших дней остался он русским врачом № 1, и не только потому, наверно, что обладал великим талантом врачевателя и обогатил медицину смелыми решениями хирурга, но и потому еще, что звание первого русского врача присвоено ему было за душевную чистоту, человеческую отвагу, смелость в бою и споре, за правду во всем – и в науке, и в жизни.
Я. Голованов