Шевкие Абибуллаева
Вернемся к событиям в Самарканде. Борьба за возвращение в Крым продолжалась. Григоренко с Айшечкой будоражили людей. однажды они собрали народ на самом большом кладбище города. Работники военкомата и комсомольцы занимались своим делом, но на следующий день приходят к нам сотрудники КГБ – казанский татарин, русский и таджик, – Хасанов, Попов и Мухаметов. Стали расспрашивать, как я работаю в обществе «Знание», дошли до вопроса, была ли я на вчерашнем бунте. Говорю, не знала, что там собирались, а если бы знала, то пошла бы, когда видишь сам – одно, а когда слышишь от кого-то что-то – это несерьезно, бездоказательно, я пока не знаю правды. Попов спрашивает, как я на это все смотрю. Отвечаю, что ни вы, ни я не можем решить ситуацию, а чтобы прийти к правильному выходу из конфликта, надо найти, кто виноват в этом кошмаре, найти и устранить причины, объяснить людям, что кто-то испачкал весь народ и что виновных надо отличать от безвинных, – тогда будет мир. Мухаметов говорит, что я защищаю бунтовщиков. А я говорю, что не защищаю, если организатор – Григоренко с Украины, так это же не татарин, может быть, теперь различать будете: эти бунтующие не признают меня лидером, потому что я комсомолка и фронтовичка. Один старик сказал, мол, ты воевала, а людей не защищаешь… Пришедших из КГБ я, в свою очередь, спросила, раз они все трое старше меня, то почему не воевали, почему отдали Крым фашистам? а теперь я виновата?! И ушла.
Люди собрали мне деньги на билет, чтобы отправить в Москву, со мной должен поехать партизанский разведчик Рефат Белешов. Прибегает Рефат, говорит, что не успел получить деньги на билет, Айшечка сказала, что я, комсомолка, не буду на стороне татар, она решила с деньгами и билетами вместе со своим союзником Петром Григоренко ехать без меня. Пришла домой, на руках ни денег, ни мандата… подумала и собралась в дорогу с одним из друзей, тоже фронтовиком, греком по национальности и двоюродным братом Абраимовым. купили сами билеты и поехали. Остановились у местного жителя в парковой зоне, сидели и мечтали. Я их оставила и пошла в сторону Верховного Совета, без сумки, без документов, одета по-узбекски, с короткими волосами, похожа больше на русскую. Верховный Совет окружен с 3-х сторон легковыми машинами, стояли какие-то люди в военной форме. Без всякой задней мысли иду между машинами, охранники не обращают на меня внимания, а между собой говорят, что будут отбирать удостоверения и паспорта… Наконец охрана обратила внимание, что я иду туда, куда уже зашли люди, спросили, кто я и где мои документы, я махнула рукой в сторону здания и сказала: «Там». Меня пропустили в нижнюю часть коридора, а там уйма народа – все ждут ответа на свои вопросы. Неожиданно появляется женщина, обнимает меня и не отпускает – по-видимому, она была фронтовым фельдшером или врачом, говорит, что искала меня среди татар, рада, что узнала… Но поговорить не удалось, мы с ней в коридоре потеряли друг друга…
Потом со второго этажа вышел какой-то военачальник, вызвал меня на прием. Я сказала, что у меня нет ни вызова, ни мандата, а он говорит: «Я вас так вызываю». Тогда я сообщила, что у меня есть спутники – единомышленники, надо вызвать и их. Это был 1968-й год. мы зашли на прием. За столом сидело 5 человек, чуть в стороне еще двое, депутаты с Кавказа Эскандеров и Тахмеров. Начали они, представители администрации, с громкого крика, пытались запугать, что требования крымских татар о возвращении в Крым противозаконны, тарахтели, как пулемет, перебивая друг друга. Мы слушали чиновников терпеливо и молча. Потом дали слово профессору-хирургу Энверу, он до войны был врачом, пошел служить и прослужил военврачом 25 лет: вот, говорит, я перед вами – и сел. Грек, который со мной приехал, служил в Советской Армии, был офицером-разведчиком на фронте. он сказал, что был защитником не одного города, а сейчас живет как беспризорник, никому не нужен. Последнее слово дали мне, я вышла, заговорила уважительно по отношению к руководству, но напомнила, что я – мусульманка, слово «бог» у каждого в душе, воспитана комсомолом, приехала для защиты человека труда, ведь еще Владимир Ильич Ленин сказал, что чиновников можно сменить через 5 лет, а рабочий класс останется вечно. Но изменения быстро произойти не могут, а люди бунтуют бессмысленно. Один меня перебил, что я выступаю с националистической точки зрения, а я ему, представителю комитета по делам национальностей, ответила, что без родины нет защиты, даже птичка вьет гнездо в одном месте. Мой народ оскорблен, надо различать людей, наказывать виноватых. Во-первых, у многих еще не хватает культуры, во-вторых, ученость, грамотность есть, а сознательности нет; демократия до нас еще не дошла, – это в-третьих. Я защищала Родину, чтобы было по-ленински, и здесь нет никакого национализма, но если я обращаюсь к руководству, то мне говорят: «Не знаешь, кто – предатель, кто – нет, иди домой». Возвращаюсь домой и долго думаю, как во всем разобраться и как быть дальше… Придешь в военкомат – там говорят, что людям такой национальности не положено никаких привилегий, и машут руками. Я хорошо понимала, что большинство страдает из-за провокаторов, из-за них нас считают черными неграми, хоть лицо закрой черной занавеской; поэтому моя просьба – решить вопрос, независимо от того, где люди живут, надо снять вражду между людьми, чтобы не было войны между ними. Даже торговцы мясом обиженному судьбой человеку дают больше косточек, а сделаешь замечание – иди и где угодно бери мясо. Из-за правительственной ошибки остается вражда между нациями. Я была комсомолкой и до смерти буду рабочей, в моей семье 6 человек умерли от голода, расстреляны немцами все коммунисты вместе с евреями и цыганами, это еще никто не осознал… богачи боятся остаться без рабочих, кто тогда будет работать?! А рабочие останутся голодными. я изучаю историю и, может быть, дождусь, когда придет время справедливости. Один из депутатов очень внимательно меня слушал, а потом сказал, что у вашего народа и живот болит, и сердце болит, вы согласны и под дождем и под снегом – лишь бы быть на родине, в Крыму. вы скоро будете на родине, постепенно, не все сразу, по частям, нельзя сразу – жилья нет, школ мало, медпунктов, детсадов, так и объясните людям. Я поблагодарила, поняла, что дело кончится миром, и ушла вместе с Энвером и греком…
Пошли к месту ночлега. На следующий день мы хотели изучить обстановку, только вышли, а к нам подходит учитель-земляк с заместителем прокурора г. Москвы Кудриным, говорит: «Вот наша героиня, 16-летняя защитница Севастополя». Они меня спросили, где мы остановились. Мы сказали, что сейчас тепло, спим в парке. «Что вы, что вы, ваши люди в общежитии, идемте, найдем место и вам». Спросил, откуда мы, а когда услышал, что из Самарканда, сказал, что оттуда приехало 400 человек. «Я не знаю, сколько их и кто они, а я из Всесоюзного общества «Знание». «Так вам, – сказал он, – завтра надо прийти на прием к генералу госбезопасности Чугункову». Пришли, там охрана и две овчарки, за столом у него сидело тоже 5 человек, было к нам очень много вопросов, ну а я после ответов сказала все то, что говорила в Верховном Совете, рассказала и о колхозе, который у нас был до войны, и о расстрелянных немцами, и об 11-ом дзоте, а потом генерал уточнил, что я – та девочка, которая подожгла немецкий танк, и сказал, что я могу жить где захочу. Сказала ему, что один в поле не воин, потому что без помощи общества не смогу построить себе дом, а сообща можно всем построить всю деревню за год. Один в поле воин только тогда, когда в разведке выполняет задание, а потом, если не погиб, докладывает о выполнении…
Так я ни с чем вернулась в Самарканд, продолжала активно работать. Михаил Фомич без меня не мог обойтись, потом нашего генерала перебросили командовать Туркестанским военным округом. Я выступала и в школах, и в воинских частях, получила от генерала грамоту…
Собрала фотографии однополчан, сделала большой альбом 25-й Чапаевской дивизии, выручил меня с изданием комитет ветеранов войны, которым тогда руководил Решетняк – этот альбом до сих пор в полной сохранности, большой, с Чапаевским Красным знаменем.
Собирала фотографии, занималась розыском, занята была – а все равно тосковала по родному краю, снилась родная деревня. От тяжелой болезни в 1969 году умерла моя мама… вернуться на родину без мамы – этого я поначалу вообще себе не представляла, никакой радости не было, ее ведь вдобавок, кроме астмы, мучило сознание того, что я, дочка, ушла на фронт, и хотя и вернулась живой, эти годы ей очень тяжело достались… она тоже хотела ехать на родину, говорила, что родина дороже золота…
Пошла в горком партии, честно призналась, что я еду на родину. Правда, они были недовольны, но понимали мою боль и обиду. Попрощалась и молча ушла в слезах. Нет мамы, нет мужа, оставила троих детей и поехала искать новое место жительства. С собой взяла матрац, подушку и одеяло, глупая женщина, сдала все в багаж… Со мной решила ехать еще одна женщина, никто не знал, что мы татары, их перед выездом в Крым снимали с поезда.
Доехали до Симферополя, получили багаж, нашли, где жили знакомые ее родителей, они нас приняли. Ходили туда-сюда, чтобы устроиться основательно. Я пошла на прием в Симферополе к председателю горсовета, он просто выгнал: «Откуда приехали, туда и езжайте». Потом пошла к его заместителю, представила заявление, что хочу жить на своей родине, служила в Севастополе. Он на моем заявлении написал: «Отказ». В общем, куда ни пойду – везде отказ. А потом пошла в другой кабинет, там сидела какая-то деловая женщина, большой чиновник, – Любимова. Она тоже отказала и велела освободить кабинет… в другом кабинете сидел какой-то дядечка, не очень старый, и разбирал какие-то бумаги. Мы сидим, плачем. Любимову куда-то позвали, она вышла. Этот дядечка нам говорит: «Вы, может, не знаете, в Белогорском районе кое-кто из татар находится, вам среди своих легче будет». Мы быстренько вышли, доехали в Карасубазар, небольшой райцентр. остановиться негде, все приехавшие сюда собирались, без спроса, без разрешения, это был 1971 год. Кого-то прописывают, кого-то – нет, у кого есть деньги, тех тайком и прописывали. Хорошо, что я снялась с учета, взяла свою инвалидную книжку и историю болезни – у меня документы всегда были в порядке. Дети еще были в Самарканде, учились, у меня было всего 30 тыс. рублей, за них я купила маленький татарский домик без официального оформления, по записке. Так я стала жительницей Крыма.
Продолжение следует...