Партии, блоки, общественные организации в последние годы растут как грибы после дождя. И все они – «защитники народа». Их руководители доказывают, что только они являются выразителями дум народных, только они могут повести страну в светлое будущее.
И бьют эти «вожди» по тому времени, по тому поколению, которое созидало государство, преодолевало разруху и смогло семимильными шагами двигаться вперед. Вспомните военные годы, чудовищное нашествие фашистов на нашу молодую, еще не окрепшую страну. Но ведь выстояло поколение! И возродило высокоразвитое, первое в мире социалистическое государство. Жизнь тех поколений – подвиг, казалось, сейчас только и ставить им памятники и преклоняться перед ними.
В газетах и журналах, по телевидению постоянно натыкаешься на гневные и скорбные высказывания депортированных. А найдется ли хоть одно упоминание о русских переселенцах 1944 года?
В основном это были многодетные семьи, вдовы, мужья которых положили головы на полях брани, защищали Отечество в партизанских отрядах или были расстреляны на оккупированных территориях. Все хорошо знают, что слово «оккупированный» было очень долго не в чести. Переселенцы были в основном из партизанских областей: Брянской, Курской, Орловской. Холодные, голодные годы, сожженные села, только трубы горестно смотрели в небо, а жители, как кроты, ютились в «норах» – подвалах, землянках. Каждый выстрел отдавался страхом в сердце: вот сейчас придут, загонят в церковь или школу (где больше поместится) и сожгут. Или взорвут. А то погонят колоннами на вокзал, чтобы увезти в Германию. Найдите переселенческую семью, пусть вам расскажут о годах оккупации. От их рассказов вам потом будут долго сниться тяжелые сны.
Я – тоже из числа переселенцев. Попали мы в Крым из Корсаковского района Орловской области. Все оккупационные годы помню чуть ли не по дням. Наша семья жила в селе, отец работал в МТС. Он инвалид. На войну не взяли. Перед приходом немцев всю технику из МТС увезли и закопали в лесу. В первый же день оккупации староста Бурмистров привел к нам немцев узнать у отца, где спрятана техника. Предупреждение: если не скажет, всю семью повесят на ракитах перед домом. Не добившись ничего, ушли, обещая вернуться. Но ночью отец ушел… Потом началось: деревню жгли. Ради справедливости скажу: о том, что будут жечь дома, предупредил немец. Рано утром он бегал от дома к дому, стучал в окна и показывал жестами, как жгут спичку, и все повторял: «Киндер, киндер, вальд, вальд!» Долго потом судачили об этом в селе. Кто говорил, что немцы его расстреляли, а кто – что попал он под перекрестный огонь...
Не буду описывать оккупационную жизнь. До сих пор при воспоминаниях сердце обдает холодом...
Первыми в село ворвались советские разведчики. Нас не особо волновало наше бедственное положение, что нет жилья, еды, одежды. (А это было зимой. Жили в подвале). Главное, мы свободны от фашистов. И перед нами – наши, милые, родные, прекрасные лица бойцов. Один из них, заглянув в наш подвал, где на куче тряпья сгрудилась детвора, самой старшей из которых – 12 лет, а одна грудничок, попросил попить. Бабушка схватила голубую кружку, зачерпнула в ведре молоко, подала бойцу. Он выпил и вместе с кружкой подал деньги, как сейчас помню, 10 рублей.
– Что ты, соколик?! – Слезы обиды брызнули из бабушкиных глаз.
– Прости, мать! У вас вон какая орава! А мне, может, уже сегодня не нужны они будут!
И ушел. Два года прятали мы в лесу свою корову, поэтому молоко у нас было.
Ранней весной посадили нас на подводы и отправили в эвакуацию.
– Какая эвакуация! Зачем? Почему? – Ответов не было.
Несколько дней обоз продвигался на восток. Исчезли леса, пригорки. Пошла равнина, большая река. Мост мне тогда показался огромным. Расположились около него. Детвора кинулась по берегу собирать ветки, чтобы на таганке что-нибудь сварить.
Взрослые говорили мало, да и дети вели себя тихо.
Вдруг все загалдели, перебивая друг друга, радостно запричитали: «Домой! Домой!» Из района приехал уполномоченный, и нас отправили назад, домой.
Прошло несколько месяцев, и – опять дорога.
Куда? В Крым! Это слово несло в себе какую-то теплоту. Сестра приписала себе года, чтобы быть совершеннолетней. Отправили нашу семью (и еще несколько из деревни): отец-инвалид, мать и пятеро девчонок (старшей было 14) опять на станцию.
Больше недели ждали эшелон, спали на земле, на узлах. Сентябрь, уже холодно. Люди злились, просились назад, но... каждый день ждали поезд. Наконец пришел – товарные вагоны, зарешеченные окна, двери закрывались наглухо. Вагон заполнили людьми под завязку, вповалку. В углу бабка голосила, причитая над своей судьбой:
Зачем я еду в чужую сторонушку?
Где преклоню седую головушку?
Отродясь не уезжала никуда.
Родные края не увижу никогда.
Глаза мои погаснут от слез.
Не увижу хоровода белых берез.
Не приду я к ним в гости.
Похоронят меня на чужом погосте.
В такт стуку колес разносился голос бабки Марии, навевая на всех тоску.
Жара, скученность, духота. Вечером остановка. И все, что накопилось за день, выкидывалось и выплескивалось за дверь.
И вот 12 сентября 1944 года, станция Бахчисарай. Выгрузились ночью прямо на платформу. Раздирающий душу бабий плач разрезал утреннюю тишину.
– Господи, куда нас привезли?! – спрашивали друг у друга женщины.
Голые скалы, пожухлая трава, зарешеченные окна домишек. Это сейчас все горы в лесах, посадили их советские лесники много позже. Настойчивое требование женщин отвезти их назад комендант жестко пресек:
– Невозможно! Хотя и жилья не могут предоставить. Пока наш эшелон полз, село, в котором должны были вас поселить, заняли другие.
Дали подводу, и поехала группа женщин искать пристанище. Одно село под скалой – страшно, другое – кругом выжженное солнцем поле с одним колодцем и старой шелковицей. А наше родное село располагалось на реке, окружено было лесом.
Наконец, осели в Кочар-Эли (ныне село Брянское). Подслеповатые саманные домики, зарешеченные окна, пустые комнаты с ямами в земляных полах, из которых клочья овечьей шерсти и ... блохи.
Они черным чулком «одевали» ноги, как только становился не пол. Даже во дворе не было от них спасения. Охапки полыни на полу, на полатях…
В садах – болота, заросшие тростником и облюбованные малярийными комарами. Когда меня обследовали на аппарате Фоля в 90-х годах, врачи очень удивились: откуда была тропическая лихорадка! А ведь малярией болела не я одна.
Сейчас на конференциях, собраниях, в печати, да и просто в разговорах с депортированными часто звучит, что мы забрали все их имущество. В архиве я подняла документы, где ясно записано, что КРС в 1944-45 годах в Бахчисарайском районе не продано ни одной головы, подчеркиваю, ни одной. Только в 1944 году продано населению 788 КРС и 292 головы овец. А всего – 2330 коров и 292 овцы. По обменным квитанциям: КРС – 32 головы и 76 овец.
В 1944 году продано зерна каждой переселенческой семье 2 центнера. На семью, а не на едока. В нашей семье было 7 человек, проживи-ка до нового урожая! Когда уезжали, нам в колхозе дали продукты, но мы доели их... И что дальше, зубы на полку?
С поезда все пошли на работу: на табачные плантации, на уборку фруктов. Старые люди – на резку и сушку плодов. Зимой тоже не сидели сложа руки, резали и вязали снопы из тростника, вязали маты и т.д.
Одевались кто во что мог, ученики сидели в холодной школе – чернила из бузины замерзали. Книг, тетрадей на было. А весной 1945 года дали на каждую семью по 1-2 гектара сада. Надо было окопать не только приствольные круги, но и всю площадь под овощи. Копали всей семьей. От зари до зари.
Ребята 14-15 лет уезжали учиться в ФЗО. Многие оставались в колхозе. Из колхоза никуда не пускали, кроме как учиться.
Документов на руках у переселенцев не было. Мы жили в запретной зоне, пограничной считалась.
Маленькие семьи, не отягченные детьми, стали потихонечку уезжать.
Находили пути к начальству, брали справки и уезжали.
Сейчас иногда слышим, что мы, вынужденные переселенцы из России, – оккупанты. А ведь мы, по сути, тоже не по своей воле лишились Родины.
Всего приехало в Крымскую область в 1944 году 17040 семей, в 1946 году прибыло самостоятельно еще 1000 семей. Всего, получается, 18040 семей.
За период с 1 сентября 1944 года по январь 1948 года выбыло 8974 семей. И начались судебные тяжбы, поиски беглецов.
Многие вернулись в Крым.
Летом 1945 года отец, взяв с собой трех старших девочек, отправился в Орел окружным путем. Пришли на станцию Симферополь, залезли в товарняк, спрятались между корзинами. На больших станциях мы выбегали, т.к. все проверяли, нас ловили, мы плакали, нас отпускали.
Только в Харькове отцу пришлось прийти на помощь – нас хотели забрать в детдом, в милиции он сказал, что везет нас в Орел, а документы украли. Только тогда нас отпустили. Приехали домой. К деду. Отец и сестра заболели. Их положили в больницу.
После выписки отца отправили опять в Крым», он был без документов, ему сказали:
– Назад! Отрабатывай затраченные на тебя средства. .
Ведь и за дом надо было платить, его нам не даром дали.
Отец уехал. А мы остались у деда, но весной приехала за нами мама. Все, что было у деда в хозяйстве и что он заработал (был бондарем), и деньги от продажи дома, восстановленного им, сложили в мешок. И отправились мы в Крым.
Ехали с пересадками, на одной из станций нас обокрали, украли все наше состояние – мешок. Остались ни с чем. Помню, стоим на платформе, вдали светит огнями приближающийся поезд, – и вдруг мать падает на рельсы, помню прыгающего за ней деда и холод ветра от проносящегося рядом состава...
Приехали назад. 1946-1947 годы – засуха, зерновых практически не получили. Голод сковал большинство населения, особенно сельское. Получали хлеб: 200-300 гр. на иждивенца и 400-500 на взрослого, в то время как военнопленные немцы получали 800 граммов. Пекли лепешки наполовину с полынью, выдрали все бурячки (было такое растение в окрестностях села). Отец и сестра опухли от голода, их отвезли в больницу в Бахчисарай, в то здание за железной дорогой, которое сейчас разваливается, а в войну в его подвалах истязали советских людей и оттуда вывозили на расстрел. В те годы я с матерью были добытчицами хлеба. Ездили в Севастополь, ночевали под магазинами, прямо под стенами. Однажды мы посчитали, сколько купим хлеба из расчета 12 руб. за 1 кг. Открыли магазин, а хлеб стоил… всего 8 рублей. Радости не было предела! Доезжали на поезде до Бахчисарая, а потом через гору пешком, в деревню. В деревне жил один старик (умирал с голоду). Высунув через окно исхудалую руку, попросил:
– Молодки, дайте, пожалуйста, кусочек хлеба, хоть подышу им, и можно умирать.
У кого был хлебушек, принесли ему, он взял кусочек, поднес ко рту, вдохнул пьянящий хлебный запах. Рука опустилась, и кусочек хлеба упал на грудь. Он лежит на нашем деревенском кладбище, и никто уже не определит, где могилка его.
Описать все тяготы послевоенной жизни – не одна страница газеты понадобится. Написать меня заставила обида за нас, русских.
Почему мы не виним ни немцев, оставивших нас буквально голых, босых, без средств существования и жилья? Мы должны были покинуть родные места, обживаться на новых, но не предъявляем Германии претензий, что вместо учебы и детских забав копали, цапали, низали табак, гибли на полях и болотах, восстанавливая разрушенное хозяйство. Почему нас, русских, стараются упрекнуть в том, что произошло в нашей стране? Не пора бы зарыть топор вражды, гнева в землю? И жить мирно, не воспитывая у потомков ненависть друг к другу.
Мы – переселенцы 1944 года, и я не нахожу различий между депортированными и нами.
Мы не стонем, что в большинстве своем на жителях оккупированных областей всю жизнь стояла метка, и в анкетах, при поступлении на учебу или хорошую работу, всегда задавали вопрос: был в оккупации? Но мы не обижались и не таили гнев, не воспитывали своих детей в ненависти. Понимали: война страшная, дикая, жестокая, народ сдавал экзамен на патриотизм, любовь к своей родине. В большинстве своем сдал на «отлично». Теперь задача молодого поколения сохранить то, что было завоевано ценой миллионов людей. И улучшить жизнь, не смакуя беды народа. Не делить Крым и не ставить его как разменную монету на кон, возвышая одну нацию над другой.
А много ли переселенцев получили высшее образование? В основном они трудились на полях, фабриках, заводах, на стройках, восстанавливали разрушенное хозяйство Крыма.
И только потом оканчивали вечерние школы, заочно – техникумы и институты. Я лично пошла в школу в 1944 году. 3 года посещала вечернюю в Бахчисарае. Потом уже был сельскохозяйственный институт имени М.И. Калинина, очное отделение. А между семилеткой и десятилеткой окончила торгово-кулинарное училище, потом – сельхозшколу в Тополевке. Наше счастье было в том, что учились мы бесплатно. А в институте еще была повышенная стипендия. Нужно из нашей бывшей совместной истории взять лучшее, а не чернить все черной краской и кидать в пропасть.
А. Защук, переселенка 1944 года,
Бахчисарайский район