Он был политиком, историком, юристом, философом, педагогом, путешественником, дипломатом и – вассалом своих многочисленных покровителей. Часто был зависим в творчестве и всегда – в жизни.
Был вхож к королям, но подолгу беседовал с ремесленниками. Любил деньги, но не был скупым. Слыл убежденным холостяком, но обожал беседовать с дамами. Отличался железным здоровьем и умер, отравившись лекарством. Разбросанный, вечно увлекающийся, преступно непостоянный гений – Готфрид Вильгельм Лейбниц.
Когда его крестили и священник взял младенца на руки, он поднял голову и открыл глаза. Видя в этом предзнаменование, отец его, Фридрих Лейбниц, профессор этики, в записках своих предсказал сыну «свершения вещей чудесных». Он не дожил до исполнения своего пророчества и умер, когда мальчику было 7 лет.
Готфрид целыми днями просиживал в отцовской библиотеке. Без разбора читал он Платона, Аристотеля, Цицерона, Декарта. Подобно Пушкину, он очень рано дотронулся до огня знаний и культуры и навсегда остался заколдован светом этого пламени. Уже в 15 лет он студент университета, но «раньше, чем я стал слушать лекции, – признался Лейбниц, – я уже знал хорошо историю и поэтов». Одинокий юноша в роще Розенталь под Лейпцигом, который беседовал с собой, как напоминает он и тут своего далекого царскосельского одногодка!
В 17 лет он в поисках более серьезного наставника по математике переезжает и Иену. Впрочем, его интересует не только математика. Он берет уроки истории, археологии и юриспруденции. И вот ему уже кажется, что это призвание – изучение права. Математика забыта. Он возвращается в родной Лейпциг. На втором курсе – первая научная работа. В 19 лет он хочет получить степень бакалавра. Возражала, ссылаясь на его молодость, ... жена декана. И степени не дали!
На следующий год, словно обернувшись к математике, он пишет «Рассуждение о комбинаторном искусстве», но вдруг уезжает в Альдорф и, написав юридический труд, становится доктором права. Переезд в Нюрнберг – и новое увлечение: алхимия. Чтобы его допустили к участию в таинствах, он пишет алхимикам письмо, сущую абракадабру, набор наукообразных терминов. «Члены Нюрнбергского общества, – отмечает один из его биографов, – поняли это письмо, хотя сам автор не понимал его. По крайней мере его туманность заставила их предположить, что писано оно ученым весьма глубоким и более их успевшим в благородной науке...»
Из Нюрнберга – во Франкфурт. Среди кухонного лязга и пьяных воплей дешевой гостиницы он пишет одну из своих капитальных юридических работ.
Из Франкфурта – в Майнц. Теперь он юрист курфюрста. В «Новых опытах о человеческом разуме» он говорит о правах существа, которое явилось бы «с Луны при помощи какой-нибудь машины». Быть может, отсюда надо вести отсчет новой науки – космического права XX века? Он составляет проект экспедиции в Египет, преследуя цель чисто политическую – отвлечь от немецких княжеств внимание Людовика XIV. Король-Солнце оставляет ее без внимания, но почти через 130 лет его труд заинтересует Бонапарта, который возьмет именно в египетский поход другого замечательного математика – Жана Фурье. Впрочем, не будем забегать вперед...
В 26 лет Лейбниц в Париже. Здесь начинается наиболее плодотворный и относительно постоянный период его математических трудов. Гюйгенс приносит ему книги Декарта, Кавальери, Торричелли, Паскаля. Во время поездки в Лондон он знакомится с английскими математиками и среди них с Ньютоном, который старше лишь на три с половиной года, но годится в учителя. Они так не похожи внешне, этот маленький, сухой, углубленный в себя домосед-англичанин и франтоватый, веселый, не пропускающий ни одного менуэта на балах, здоровяк-немец. Пройдет только 11 лет, и, опубликовав свой труд по дифференциальному исчислению, этот немец даст пищу вековым спорам: кто же первый: Ньютон или Лейбниц?
Упорные занятия и увлеченность его каким-то совершенно непостижимым образом уживаются в нем поразительным легкомыслием, с полным небрежением к своему гению. По поводу дифференциального исчисления он пишет: «...я не считал эту работу достойной издания. У меня было много таких пустяков, когда предо мной открылся океан». «Математика была для меня приятным развлечением», – как будто с улыбкой признается он. «Я не имею точного понятия о центрах тяжести… Что касается алгебры Декарта, то она показалась мне слишком трудной…»
Читая эти признания, совершенно невозможно понять, как открыл он «ряд Лейбница», ввел термины «функция», «координаты», «алгоритм», создал знаки дифференциала и интеграла, додумался до двоичной системы изображения чисел – азбуки современной вычислительной техники, как мог этот непоседа изобрести и построить, счетную машину, описать механизм для приближенного графического интегрирования.
И вот, когда он становится признанным математиком, он опять наполняет свои паруса ветром странствий. Собственная непоседливость и воля покровителей гонят его по Европе. Лейбниц принимает нелепейшее предложение написать «Историю Брауншвейгского дома», три года путешествует, собирая материалы, а пишет в конце концов совсем не то, что от него ждут, – пишет замечательное предисловие о прошлом Земли, горообразовании, рождении морей и океанов. Избранный членом Французской академии, он задумывается об организации наук, составляет проект здания Берлинской академии и подолгу беседует на эту тему с русским царем Петром I. Можно считать, что Лейбниц в какой-то мере повлиял на формирование и Российской Академии наук, основанной Петром. Русский царь в своих письмах посвящает Лейбница в свои заботы, а соратник Лейбница Христиан Вольф, будущий учитель М. В. Ломоносова, пишет в Петербург пространные письма, рекомендует кандидатов в академики.
Жестокая подагра останавливает бесконечные путешествия Лейбница и в Ганновере приковывает его к креслу. Он и раньше ел урывками и пил только разбавленное вино, а теперь вовсе берет на обед одно молоко. Но ужинает плотно и засыпает прямо в кресле уже далеко за полночь. А просыпается по-стариковски рано, чтобы вновь взяться за книги и бумаги. Только боль в ногах делается уж невыносимой. Один иезуит принес ему «верное снадобье». Выпил торопливо – и чуть не закричал от боли.
Через час умер...
Я. Голованов
